Всю неделю, пока её с треском и большим скандалом, оберегая меня не выписали, мы бегали друг к дружке на свидание. О.А. прописала мне какие-то процедуры и приходилось вплоть до обеда лежать в кровати. Первая влетала в нашу палату, серьезная и порывистая, быстро оглядывала своим мятущимся взглядом всю палату и ко мне:
«Как ты!? Как чувствуешь!?»
«Всё прекрасно, вот бездельничаю, мой комиссар»,- радостно отвечал.
Она дотрагивалась до моего лба, проверяя нет ли у меня температуры, поправляла выбившийся край одеяла и со словами:
«Вижу, вижу тунеядец»,- также быстро исчезала, боясь, что медперсонал застанет её на месте *преступления*.
Иногда я засыпал, и проснувшись обнаруживал на тумбочке какую-нибудь безделушку оставленную ею для меня, как знак того, что она была и помнит обо мне. Однажды проснувшись, беру книгу, раскрываю её и ………….
мне на одеяло высыпаются лепестки роз, бордово-красные, как же мило выглядели эти несколько лепестков на белом фоне больничного пододеяльника, так стало тепло и солнечно в сердце. Сейчас подумал, что увидев на тумбочке букетик цветов, я бы меньше обрадовался, как согрелся от выраженного в такой форме знака внимания и участия.
А вечером я, иногда с большими приключениями, пробирался в женское отделение. Мы забирались в укромный уголок и торопились как можно больше и быстрее рассказать каждый о себе, не приукрашивая, только правду, чтобы не было лишних вопросов в дальнейшем и каких-либо недомолвок между нами. И в эти вечера я до конца понял, что это за человек, и прозвал её комиссаром. Первой очень понравилось прозвище и она согласилась быть им. Именно это прозвище особенно точно передавало силу её характера и то положение в каком она оказалась. А может быть я просто хотел её такой видеть, и этим названием заставил быть такой, чисто интуитивно заставил такой быть. Резкая и порывистая, улыбающаяся или серьезная, задумчивая или веселая, всегда, в любом обществе, в любой компании она становилась центром внимания и притяжения. Кто-то даже прозвал её *РЕСТОРАННАЯ ЖЕНЩИНА*. Не в смысле Б., слоняющаяся из кабака в кабак, а ЖЕНЩИНА С КОТОРОЙ НЕ СТЫДНО ПОЯВИТСЯ В ДОРОГОМ РЕСТОРАНЕ.
Она рассказала как познакомилась со своим мужем. Сломала руку и попала на прием к нему. Рассказала как этот неисправимый, разведенный бабник, схоронивший почти уже взрослого сына, ухаживал за ней, совсем еще юной девчонкой, на семнадцать, если мне не изменяет память, лет младше него, поведала о том как он заболел, и пытался вылечиться, как дважды сам себя оперировал, с какими мыслями понял, что операции бесполезны и начал голодать, как любил двух своих дочек, как перед самой кончиной дал ей много советов, и взял с неё обещание, что она не замкнется, не станет монашкой, а будет жить полнокровной жизнью.
Посвятила она меня еще в одну свою тайну. Её преподаватель логики, как две капли воды похож на её мужа, местные бабки-соседки, знавшие Хирурга, крестились видя перед собой Логика, так они были похожи.
Говорила она и про роман с Логиком, и что из этого вышло.
Этот маменькин сынок, на тринадцать лет старше неё, и ни разу не женившийся до тех пор, живший с женщиной намного старше него, как теперь говорят гражданским браком, увлекся своей студенткой. Но его мать была против Первой, и на смертном одре Логик поклялся своей матери, что не будет связывать свою жизнь с Первой, забудет её и они расстанутся. И они расстались.
Правильно читатель ты догадался, они расстались на время. Ружье, которое висит на стене в первом акте, должно стрелять в третьем. Иначе зачем оно там появилось!? И зачем оно там висит!?
Добавить комментарий